В дом меня не пускают, потому что Ганс Петерсен выставил аж целых пять стражей. Один другого убогее. Двое из них стоят по обе стороны двери, а трое остальных режутся в карты, поглядывая по сторонам. Ну и хер с ними. В доме мне больше нечего делать.

– Ну что?

– Ничего, Аманда. Нужно навестить служанку.

Я веду лошадь под уздцы. Идти совсем недалеко, на соседнюю улицу. Служанка всё ещё растирает красные, слезящиеся глаза и, судя по крепкому амбре спиртного, спать не ложилась вовсе. Но соображает она – будь здоров, потому что отвечает на вопросы быстро, хоть и не забывает креститься после каждого предложения, чем неимоверно меня раздражает.

– Так Якоб уже совсем старый был… Никто к нему не ходил. Почти. Даже папаша, жир… кхе-кхе… Ганс Петерсен, видимо, очень занят, времени навещать старого отца у него не было вовсе.

Я киваю и спрашиваю:

– Но всё же хоть кто-нибудь приходил?

Служанка опрокидывает рюмашку хереса и закусывает колечком лука, сипло выдыхает в сторону:

– Ага, вот плотник Герман бывал. Неделю назад. Он ножку у кровати заменил. Старое дерево рассохлось совсем. Но это давно-о-о было же.

– И всё?

– Ага, ага… – кивает служанка и спохватывается, – так нет же… преподобный Марк заходил вот прям в тот же день. С утра… Ага, да, с утра… Старикану совсем плохо стало, он будто помирать собрался, вот и просил преподобного.

Ничего путёвого от неё добиться больше не удаётся. И, выйдя из её дома, мы с Амандой переглядываемся. похоже, думая об одном и том же: подозрительно часто преподобный Марк появлялся в самый последний момент перед смертью стариков.

– Мне кажется, старики могли рассказать что-то священнику. Может, исповедовались ему перед смертью, – шепчет мне Аманда и тут же вздыхает:

– Чёрт… В таком случае нам нужно будет вытаскивать из него правду клещами: тайна исповеди.

– На твоё счастье, Аманда, я терпеть не могу святош. И если ты попросишь меня, я с удовольствием выколочу из него правду.

Странное чувство свербит меня изнутри: кажется, вот-вот узнаю, что за чертовщина тут творится. И одновременно с этим не покидает мысль: что-то ускользает от моего внимания. Я верчу мысли так и сяк, но не могу сосредоточиться. А ещё меня с толку сбивает крупная ладонь Рика, лежащая на талии. Собственническим движением, раздвинувшая полы плаща и крепче прижавшая меня к его телу. Низкий, немного хриплый голос раздаётся над самым ухом и ласкает слух. Трудно не думать о Рике, когда он находится так близко и то и дело выдаёт очередное умозаключение, называя меня крошкой или малышкой. От этих прозвищ я на самом деле будто уменьшаюсь и чувствую себя так, как, должно быть, чувствуют себя снежинки, попадая на разгорячённую кожу.

Пытаюсь стряхнуть это ощущение.

Аманда Штерн не растекается лужицей от парочки фривольных слов. Мало ли какие комплименты мне говорили? И не единожды передавали целые поэмы, свёрнутые тугим свитком. Да любовными письмами, посвящёнными мне, я могла бы выстелить всю дорогу от Аугсбурга до Вольфаха! И осталось бы ещё немного исписанных листов, чтобы растопить камин! Но саму себя не обманешь: и нарочито-небрежное слово «крошка» прокатывается по коже так, словно по ней проходится шершавая, мозолистая ладонь Рика.

Преподобного Марка, оказывается, не так-то просто найти. В соборе его не было. Служка сказал, мол, преподобный обходит страждущих, и назвал парочку имён. Названные страждущие отрицательно машут головой: нет-нет, преподобного не было, но теперь надо бы позвать, раз такие дела творятся в Вольфахе…

Мы возвращаемся: служка потрясенно почёсывает безбородые щёки и осторожно замечает, что преподобный собирался сегодня посетить строящуюся на средства горожан часовню. Часовня стоит на самой окраине города. И строится она столько, сколько я себя помню. По одному ряду кирпичей за месяц, должно быть. Возле стен копошатся, на удивление, двое рабочих, но преподобного Марка они в глаза не видели.

Уже вечереет. Нам становится понятно: преподобный Марк безбожно соврал о том, где он сегодня собирается находиться. И внутри меня крепнет уверенность: он что-то знает…

– Стучи сильнее! – подначивает меня Аманда.

– Как скажешь…

Свет в окнах дома преподобного Марка не горит, но я знаю, что он внутри. Поэтому я просто как следует налегаю плечом на дверь и засов с той стороны не выдерживает. Он вырывается с петель и падает на пол. В доме темно. Но, судя по всему, преподобный сидит на кухне. Я никак не маскирую своего присутствия. А это было бы смешно с выдранным к чертям засовом!.. Я иду через весь дом, громыхая сапогами. Аманда держится за моей спиной. Не лезет вперёд, и на том спасибо. А то от этих святош можно всего ожидать!..

– Преподобный, ты бы свет зажёг! Может быть, свет Божьего провидения освещает тебе путь. Но мне он ни хрена не освещает. И крошке Аманде, кстати говоря, тоже. Поэтому вытащи свою задницу из чулана и зажги пару свечей.

Слышится шорох и приглушённый голос. Я пинком вышибаю неприметную дверь и вытаскиваю из чулана преподобного за шиворот, как следует встряхнув его перед этим. Он грузным мешком оседает на скамью.

– Свечи на полке, – соизволяет, наконец, вымолвить святоша. Я зажигаю свечи и ставлю их на стол. Преподобный Марк выглядит не лучшим образом: пухлые щёки обвисли, под глазами залегли чёрные тени. Жиденькие бесцветные волосы прилипли к голове. Преподобный Марк отирает пот со лба и, наконец, приходит в себя выдавливая:

– Мир вам, дети мои.

На мой взгляд, звучит неубедительно. Я накидываю верёвку на спинку стула и разваливаюсь на нём, наблюдая за преподобным. Преподобный зачем-то ковыляет к стене и снимает с неё серебряное распятие, протягивает Аманде. Та, поколебавшись, всё жё прикладывается губами к серебряному распятию. Преподобный Марк тыкает крестом в мою сторону. Я отталкиваю его рукой, стараясь не касаться креста, но преподобный всё же умудряется мазнуть по мне серебром, словно от этого я стану чище и лучше, чем есть. Я морщусь и вытираю руку о брюки.

– Э нет, дружище… Я не стану слюнявить вот это…

Аманда бросает на меня возмущённый взгляд, но ничего не высказывает вслух.

– Лучше расскажи-ка нам… Преподобный. Что за хрень творится в Вольфахе.

Преподобный вздрагивает, но молчит. Я кладу на стол весомый аргумент, направляя его дулом в сторону святоши.

– Это лишнее, – сглатывает преподобный, – и мне нечего скрывать. Но и чужие тайны я раскрывать не стану.

– Мне плевать на чужие тайны. Но странное совпадение. Что в случае с бабкой Аманды, что с хрычом Якобом ты был последний, кто с ним разговаривал. А потом обоих нашли в кровати растерзанными. Ничего не хочешь рассказать?

Преподобный Марк крестится, глядя на Аманду, и зачем-то напоминает, что именно он проводил обряд её крещения.